Кавказ с точки зрения геополитики представляет собой уникальное явление. Географически размещаясь между Черным, Азовским и Каспийским морями, он состоит из гор и прилегающих к ним областей, которые относят к Северному и Южному Кавказу. Кавказ населен сотнями народов со своими диалектами и наречиями, конгломератом культур и традиций. Северный Кавказ полностью входит в состав Российской Федерации. Южный Кавказ занимают государства, половина которых согласно оценкам экспертов имеют проблемный суверенитет (Абхазия, Южная Осетия, Нагорный Карабах). Южные границы Кавказа соприкасаются с Турцией и Ираном, которые имеют свои интересы в этом регионе.
В геостратегическом значении Кавказ является связующим узлом между Ближним Востоком и европейской частью России, через который проходят потоки энергоресурсов, важнейшие магистрали и социальные сети. Это своего рода узел между Европой, Азией и Африкой... С недавнего времени Северный Кавказ приобрел статус особого значения, так как в Сочи в 2014 г. будут проходить зимние Олимпийские игры. Из-за своего комплексного характера один из апологетов мондиализма Збигнев Бжезинский назвал Кавказ евразийскими Балканами, подразумевая возможность межрелигиозных и межэтнических конфликтов и исторический прецедент с Югославией . Тем не менее, на мой взгляд, можно провести ревизионизм некоторых классических положений геополитики и прийти к интересным выводам. Хэлфорд Макиндер, а за ним и представители англосаксонской школы геополитики говорили, что в России-Евразии находится Хартленд, т.е. сердцевинная земля, и географически они ее относили к району Урала и Сибири. На одном из семинаров в МГУ под руководством профессора Дугина, рассматривая концепцию Анри Лефевра о ритманализе, я предложил рассматривать именно Северный Кавказ с точки зрения Хартленда, т.к. по своим параметрам он ему вполне соответствует - это интенсивность политических ритмов в республиках, связей, демография, конгломерат культур, особый ландшафт, который затрудняет захват территории и т.д. Макиндер в своей работе «Географическая ось истории» говорил об угрозах для европейцев, имея ввиду передвижения гуннов и монголо-татар, однако он забыл о покорении Европы и других регионов скифами, сарматами, аланами и аварцами.
Можно применить к Кавказу и современные модели и теории, например, возьмем концепцию турецкого министра иностранных дел Ахмета Давутолгу о стратегической глубине . Он позиционирует Турцию как важного актора международных отношений на евразийском пространстве, проделывая незамысловатую операцию - очертив круг вокруг современного турецкого государства радиусом три тысячи километров, Давутоглу показывает, что в эту зону попадают многие государства, исторически важные коммуникации и основные залежи мировых энергоресурсов. Но давайте проделаем ту же операцию с Северным Кавказом и картина будет идентичной, но потенциал и возможности более мощными, т.к. у нас имеется выход и к Каспию, и к Черному морю, с энергоресурсами, в отличие от Турции, нет никаких проблем, а единая государственная территория вместе с проектом Таможенного союза в экономическом плане также создают непрерывный и более благоприятный товарный цикл, чем в случае с Турцией.
Подобная центральность Кавказа во многом и является причиной попыток управления им извне. В этом плане случай с Югославией весьма показателен. Если бы страна осталась целой, она бы могла составить сильную конкуренцию в будущем ЕС, либо в качестве его альтернативы, став своего рода центром как для Западной, так и для Восточной Европы, поэтому версия о заблаговременном устранении такого геополитического игрока также имеет право на существование.
Кроме того, важно замечать и экспансионистские аспекты интеллектуального политического дискурса. Как отмечал Эдвард Саид, западное сообщество (он имел в виду конкретно британское), выработало определенную схему навязывания не только ценностей, но и географических образов . Вначале этот образ воображался, продумывался, а затем проецировался на определенное пространство. Проще всего это выражается в одной фразе лорда Бальфура, которую он произнес во время заседания Палаты общин по вопросу британского присутствия в Египте. Он сказал, что некоторые народы могут управлять собой, а некоторые, несмотря на их высокую культуру и всевозможные достижения - не могут. Поэтому им нужно помочь в вопросах управления. Естественно, что этот неоколониализм, но уже в новых формах применяется и к России в целом, и к Северному Кавказу в частности.
Конечно же, нужно поговорить и о новой парадигме геополитике, связанной с императивами информационной эпохи и постмодерна. Появление глобального общества сетевых структур привело к новому типу власти, «которая находится в информационных кодах и в образах репрезентации, разбросанных вокруг, с помощью которых общества организуют свои институции, люди обустраивают свои жизни и выбирают манеру поведения. И эта власть находится в человеческом сознании» . При этом семантическая репрезентация связана с глубокой и поверхностной структурой общества . Они могут взаимно накладываться, пересекаться, а некоторые сегменты манипулироваться извне. Подобный неоинституциализм - это своего рода двуликий Янус - его сети могут действовать как во благо общества, так и против него, являясь инструментом для достижения целей определенных групп.
Есть много определений сети в социально-политических науках, но если мы хотим понять происходящие процессы, то мы должны использовать сеть как аналитическую технику. В этом случае исследование сетевых отношений формализовано в набор математических техник, объединенных теорией графов . Этот режим анализа сводит сети к двум простым элементам, связям и узлам. Сети определяются как набор взаимосвязей между узлами. В действительности из-за своей простоты и абстрактности этот аналитический инструмент является очень гибким и мощным, и он может служить в качестве оценки многих процессов в регионе, от действий банд формирований и возникновения потенциальных очагов экстремизма до медиа пропаганды и различных инструментов soft power, которые применяют внешние силы.
Нужно отметить, что первоначально исследования о политике сетей появились в 1950 г., и они были связаны с взаимодействием заинтересованных групп с правительством. Это были относительно небольшие и стабильные группы корпоративных акторов, которые регулярно взаимодействовали с властями по вопросу каких-либо правил и законов в специфическом секторе. Такие устоявшиеся и институциализированные связи между этими акторами привели к тому, что их стали называть "субправительствами" или "железными треугольниками" , действующими в тени иерархии. Позже это привело к формированию транснациональных правозащитных сетей. Естественно, что прочные скрепы с правительством, речь в первую очередь идет о США, создали ситуацию, когда интересы этих двух групп стали взаимосвязанными. Не случайно в одном исследовании, выпущенном Jamestown Foundation из Вашингтона, говорится, что эта организация представляет собой международную сеть, в которую входят разведчики, военные, ученые, журналисты, а также высокопоставленные чиновники и политики из различных стран от Сибири до Черного моря . Т.е. не отрицается, и даже утверждается целенаправленная работа, которая в законодательстве практически всех стран классифицируется как угроза национальной безопасности. При этом нужно отметить, что основным видом деятельности этого фонда являются исследования, связанные с Евразией и терроризмом.
Для понимания работы сетей необходимо обратиться к признанным специалистам в области сетевых конфликтов - Дж. Аркилле и Д. Ронфельдту. В одной из своих работ, посвященных концепции сетецентричных вооруженных сил США они говорят, что в первую очередь, важны не сети, а строительство сетей, т.е. формирование структур с заранее заданными параметрами - организационными, технологическими, доктринальными и социальными . При наличии этих четырех параметров на достаточно качественном уровне возможно создание устойчивой сети, которая может конкурировать даже с государственными акторами.
В этом лежит четкий ответ - как действовать в качестве противовеса деструктивным зарубежным сетям и их отечественным сегментам.
Однако иногда не понимание сетевой модели приводит к тому, что вместо нее начинают создаваться ассоциативные кластеры. Если сетевые организации имеют четкое определение о возможности доступа и должны четко определять критерии для включения и исключения участников, то у ассоциативных кластеров отсутствуют оба понятия .
Если по факту сети - это организации, хотя у них минимум иерархии, а часто отсутствует бюджет и сотрудники для поддержки действий сети. то в ассоциативных кластерах нет администрации, нет четкой политики, их участники могут иметь различные, а подчас противоречащие цели, но, тем не менее, они вовлекаются в устойчивое взаимодействие так же, как и в политических сетях. Ассоциативные кластеры являются хорошей почвой для отстаивания интересов и мобилизации, как показали протесты белоленточников в Москве, но идея правления там является всего лишь побочным продуктом. Скорее это можно назвать процессом невидимой руки. Хотя для адекватного понимания происходящих процессов нужно иметь в виду оба концепта как формы организации, но, не смешивая их. Если линия между сетевыми организациями и ассоциативными кластерами будет размыта, критические элементы обоих феноменов исчезнут. Подобное объединение сетевой организации с ассоциативными кластерами ведет к неясности выбора участников в сетевых организациях.
Эту модель можно применить и к этносоциальным процессам. Явно, что некоторые народы в диаспорах формируют устойчивые сети, другие можно отнести исключительно к ассоциативным кластерам, а третьи вообще распыляются и адаптируются. Например, как ведут себя народы Кавказа в странах ЕС, - применяют ли вектор этноглобализма, подвергаются ли ассимиляции или наоборот проводят резистентную политику, используют ли возможности soft power и т.д.
В современных глобальных процессах нельзя также не обратить внимание на такое явление, как кризис идентичности, что во многом связано с процессами глобализации, распространении эрзац культуры и интернет коммуникаций.
Как известно саму идентичность формируют и конструируют как объективные внешние факторы, так и субъективные, т.е. управляемые. Второе - это форматирование определенных характеристик идентичности в сторону желаемых или заданных, тогда как первые - это общество, культура, история, религия, язык, ценности и т.п.
Проблема состоит в том, что методологически разделить их практически невозможно, и управление идентичностью иногда полностью приводит к ее уничтожению.
Теперь давайте подведем итог сказанному в отношении к текущей ситуации в мировой политике и дальнейших перспективах. Однозначно, та модель, которую предлагают США и ЕС как выразителя интересов Вашингтона с небольшими поправками на общую историю и европейскую культуру, нас, также как и многие государства и народы от Латинской Америки до Юго-Восточной Азии, не устраивает. Концепция евразийства как мировоззренческой доктрины с указанием на особое место каждой культуры и каждого народа, а при административно-политическом рассмотрении объединенных в территориальные блоки, является оптимальным решением для будущего мироустройства. Николай Трубецкой в свое время предложил такое понятие как общеевразийский национализм , подразумевая соучастие многих народов в единой судьбе. Хотя термин «национализм» не адекватно передает идею общего геополитического домостроя, сам посыл был очень верным, и с поправкой на необходимость социально-политического инжиниринга сетевых структур, не только в России и регионах по специфическим признакам, но и во всем мире, посредством диаспор, культурных центров, научных программ, обменов и широкого спектра публичной дипломатии, при этом, используя потенциал всего культурно-исторического многообразия, он является востребованным и адекватным. В этом смысле, Северный Кавказ имеет огромное значение для подключения и взаимосвязей политических сетей, их координации и поглощения хаотических, не определившихся ассоциативных кластеров.
Леонид Савин
Текст доклада, прочитанный на конференции "Роль Кавказа в полицентричном мире", г. Владикавказ, 28-29 июня 2012 г.
